Возвращение под небеса - Страница 80

— Ну и что теперь? — спросила я у Артёма.

Маковецкий указал на большие деревянные двери под полуразрушенной аркой. Я уставилась на великолепные золотые узоры над дверьми, в центре которых была буква М.

— Теперь в подземку и до Тетральной пёхать, — буркнул Маковецкий, заходя за колонну, укрываясь от пыльного ветра, что сдувал нас на открытой местности. — Но для начала перекур.

Артём снял шлем и достал из кармана пачку сигарет. Он молча курил, хмуро оглядывая серые городские развалины, а я всё смотрела на него и думала, что он очень красивый.

У него правда был жуткий характер, но, кажется, девушки только и мечтают о таких самодовольных эгоистах. А я?…

Нет, Маковецкий, конечно, был потрясающим. Он был очень обаятельным, невероятно притягательным. И я даже, признаться, впервые в жизни не чувствовала неприязни от того, что мужчина обращал на меня внимания. Но до конца изморозь моего отчуждения к мужскому вниманию даже с ним так и не уходила.

Я закрыла глаза, вспоминая то, что я приказала себе не вспоминать ни при каких условиях. Но было уже поздно. Я опустила голову. Дыхание перехватило, и сердце забилось сильнее.

Надо было отвлечься и успокоиться, поэтому я облокотилась на колонну и прикрыла глаза.

— Орлова, тебе плохо? — бросая окурок, напряженно спросил Маковецкий.

Я кивнула. Он скинул рюкзак и достал бутылку воды, затем протянул её мне. Сделав несколько глотков воды, я несколько раз глубоко вздохнула и успокоилась. Не время. Сейчас не время. Вообще не время вспоминать об этом.

Я ещё выпила воды, растерянно наблюдая за тем, как холодный ветер гоняет обрывки листовок, пыль и пожухлые листья по улицам. Я посмотрела на бледно-голубое небо, последила за тем, как блики солнца скачут по осколкам стекол в высотках.

— Нам надо идти, — сказала я, закрывая бутылку воды и отдавая её Артёму.

Он как-то странно смотрел на меня, слишком пристально, чуть прищурив глаза. С подозрением. Он пытался понять, что не так. Но нет, Маковецкий, твоей проницательности не хватит на это. Ты не поймёшь.

Мы зашли на станцию и оказались в прихожей, отделанной желтой плиткой, уже порядком потемневшей и местами разбитой. Артём прошёл вперед, мимо касс. В одной из них стекло было выбито, и кассовый аппарат валялся на полу рядом с автоматами по продаже билетов.

Я поёжилась, оглядываясь в метро. На посеревшем от пыли потолке расползлись грязные разводы и пятна копоти. Воздух был наполнен пылью. Мы обошли торчащие металлические прутья и обломки мебели, и приблизились к длинным лестницам эскалаторов, уходящих вниз.

У эскалаторов с мятыми, грязными ступенями и разбитыми лампами у изорванных резиновых поручней уже было сложно что-либо разглядеть, так как сюда попадало мало света. Внизу темнота сгущалась, и невозможно было увидеть, куда уходит лестница и что ждало нас там, внизу.

Это было настолько жуткое зрелище, что я с трудом подавила дрожь. Внутри холодком заскрёблось неприятное ощущение страха. Маковецкий хмуро смотрел вниз, никакого страха в его глазах я не заметила, только задумчивость.

— Почему бы нам не пройти по верху? — спросила я у Артёма, стараясь не выдывать своей неуверенности.

Маковецкий помолчал немного.

— Потому что половина Москвы разбомблена и непроходима, — отрезал он. — К центру не подобраться по дорогам сверху. Во время войны Красную площадь и практически весь исторический центр Москвы удалось спасти только благодаря противоракетной обороне. Но то, что было направлено не в центр, разбило подступы к нему. Поэтому собери волю в кулак, и полезай вниз за мной, и смотри не сломай шею. Тут как по скалам лазать в одних трусах…

Я покривила ртом, глядя на то, как Маковецкий приближается к более менее целому эскалатору и начинает спускаться. Оставаться здесь одной мне совсем не хотелось, поэтому я поспешила за ним.

Наше путешествие к станции оказалось весьма долгим и тяжелым. Я думала, что если мы всё же добрёмся до станции, то Артём меня убьёт из-за того, что ему пришлось практически весь путь тащить на себе запуганного Рекса.

Преодолев половину пути, мы обнаружили, что дальше ступени эскалатора напрочь разворочены — половина из них обвалилась вниз, вторая половина держалась на честном слове.

Артём освещал эскалатор фонариком. У меня фонарика не было, поэтому я двигалась вниз только после того, как Маковецкий уже преодолевал часть пути и имел возможность подсветить мне путь для моего мучительного спуска. Иногда приходилось держаться за обломки ламп или вывернутую резину поручней, обвязанную вокруг торчащих металлических палок.

Спустившись на станцию, я закашлялась от пыли, ударившей мне в лицо. Глаза и нос чесались, а в горле першило, но уже через минуту я пришла в себя. Маковецкий стоял чуть поодаль, и осматривал станцию, освещая её фонариком. Недалеко вертелся Рекс, обнюхивая углы и прислушиваясь к каждому шороху.

Грязный пол был завален стеклом, мусором и много чем ещё. Я рассматривала остатки пыльного, потемневшего, но по-прежнему прекрасного потолка с лепниной и цветным панно с символикой СССР. Лепнина так же украшала разбитые бра и арки. Мы медленно шли по станции, и я завороженно глядела на полуразвалившиеся вагоны метро на путях слева от нас. Синий вагон с разбитыми окнами и развороченными дверьми был отчасти засыпан обвалившимся потолком.

— Это кольцевая, — сказал Артём, когда мы дошли до середины станции. — На радиальной вход завален. Нам надо отсюда попасть в тоннель на Замоскворецкой ветке и оттуда уже по прямой идти до Театральной.